Можно было бы и не заметить, вообще не замечать, но вот уже в который раз приходится признавать, что совсем "не видеть" все труднее. То ли характер портится, то ли действительно "достали"... нет, не глупостью, а как раз наоборот - "переученностью", как когда-то это назвал, кажется, Писемский.

Как случается со множеством других изданий и авторов, толкующих нечто схожее, на страницах "Книжного Обозрения" (# 2 / 2000) появилась статья Владимира Кантора "'Ворованный воздух', или судьба русской литературы". В своем роде знаменательная статья, заметная, словно железнодорожный костыль, которым прибили некий транспарант (предполжим, "Да здравствуют наши!") к стене дома престарелых... Или инвалидов, увы.

Как я понимаю, статья программная не только для данного автора, но и для множества литературных тусовок, которые обитают, главным образом, в виде журнальной нашей прозы, полагая, что именно там творится "настоящее", разумеется, "вечное", и которые рассуждают, ни много ни мало, именно о судьбе русской литературы? Рассуждения, которые, к сожалению, не встречая сопротивления, как-то сами собой приучают к мысли о своей "значительности" и "правоте".

Нет, разумеется, рассуждать не вредно, даже полезно, если это не становится костью в горле, к сожалению, именно той литературы, о судьбе которой и пойдет речь. Так что же в этой статье? Пойдем по порядку. (Заранее прошу прощения за подробное цитирование, как и за отступления - без них очень трудно будет отловить нюансы, на которых и построены все подмены г. Кантора, как и вообще все исповедуемые подобными статьями "системы ценностей".)

Главка первая "Уникальна ли наша нынешняя литературная ситуация?" цитирует "Четвертую прозу" Мандельштама, разлеляя литературу на "мразь или ворованный воздух". Сама по себе статья Мандельштама хрестоматийна, но сейчас ее "использование" кажется надуманным, потому что касается только той "реалистической" в самом грубом значении слова русской литературы, которая была современна этому автору. На нынешнем этапе, повторяю, мы должны хотя бы пытаться уловить уже общий контекст мировой литературы, чтобы выделить русскую ее составляющую, а следовательно, фраза, хоть и звонкая, не может быть принята без скептицизма. Ведь мировая литература не знает такого определения как "мразь", а знает лишь "коммерцию" и "высоколобость", причем не ворованные, а данные человеку читающему и пишущему от рождения.

Далее цитата из Пушкина, который зовет именно к свободному отношению со стихами и литературой (чего г. Кантор, кажется, не вполне "улавливает"), и следуют знаменательные фразы: "... на лотках осталась массовая литература - детективы, фантастика, эрос... Но ведь когда-то книжной макулатуры, сочиненной литературными проходимцами, начальниками Союза писателей... было отнюдь не меньше".

Это, так сказать, диагноз нашего положения. Прошу заметить, не оценка литературных достоинств того, что пишут не "литературные проходимцы", а книготорговля как она есть, которая изначально свободно оценивает все положение в литературе в целом. А если и не вполне свободно, то в любом случае в максимально свободной для наших реалий степени.

Главка заканчивается цитатой из Карамзина, который людей читающих полагает развивающими "уже некоторую логику и риторику", пусть они и читают "романы самые посредственные". Спорить не будем, логику и риторику романы развивают, хотя, все же, не только их.

Главка вторая "Книга как основа вхождения России в мировую цивилизацию" растолковывает мнение автора статьи, что "... на Руси книга имела более важное значение, нежели в Западной Европе", потому что "оказывалась порой единственным строителем духовной жизни древних русичей". Снова подмена, хотя бы потому, что во времена "древних русичей" книга оставалась очень дорогим, "закрытым" инструментом, а после появления книгопечатанья уже никаких "русичей" не было, а были, как правило, православные русские, вполне исправно "тренирующие" свою духовность прежде всего "умным деланьем" и проповедью, исходящей от разных батюшек, от деревенских дьячков до высших иерархов церкви, образованность и духовность которых была, пожалуй, посильнее, чем на Западе, просто потому, что это Россия, и церковь была куда меньше вовлечена в дела мирские, а следовательно, "работала" на душу человеческую с меньшими издержками и искривлениями.

Цитата из Кючевского, который признает важность "книжного миросозерцания", но далек, кажется, от приписывания ей какой-то исключительнрости, к которой склонен сам г. Кантор. И снова Пушкин, и снова невпопад, потому что заметив, что Татьяне романы "заменяли все", "солнце нашей литературы" говорит, скорее, о всеядности чтения его любимой героини, о значимости романной развлекательности, а не о "высокомудрости" (она ведь не Гердера, Гегеля или Канта читает, а именно романы, нацеленные на "популизм"). Подчеркивается значение "книжных людей", утверждается, что "их уважали, их боялись, их ненавидели", и снова порядок "мысли", ее выстраивание означает что-то неправильное. Например, идущая встык с предыдущей фраза о том, что "Иван Грозный был незаурядный книжник и писатель", наводит на идею, что вот был царь книжник, потому и влиял на политику... Вот так, ни много ни мало. А право престолонаследия - дело, откровенно выпавшее из суждения о данном персонаже. И его полемика с Курбским знаменательна потому, что они оказались грамотными, а Курбский создал прецедент, когда "книга становится орудием, средством, опорой в сопротивлении власти".

Вообще-то, считать Курбского, "певца" боярских вольностей, диссидентом светской власти, все-равно, что считать, скажем, Росселя "отцом русской экономической демократии", он тоже на Урале пытался ввести какой-то местечковый денежный сурогат, но дело даже не в этом. Книга всегда была средством спора, выяснения мнений, это одно из имманентных ее свойств, и так было задолго до Курбского с его весьма худосочной "программой". Нужно только почитать, предположим, переписку наших князей времен церковной зависимости от Византии с христианскими иерархами православия, но в этом случае попытка полемики вела, в целом, к "решению" проблемы, а не к ее обострению, что г. Кантора, кажется, категорически не устраивает, ведь он доказывает наличие "ворованного воздуха". А следовательно, это положение статьи снова вызывает неприятие, ведь нельзя же частность выдавать за всеобщность, нельзя один из элементов считать главным просто потому, что так хочется.

Третья главка статьи, очень интересная, называется "Создание Русской Библии". Утверждается, что роль "книги в России прямо перекликается с ролью Библии, Книги книг." Автор считает, что эта Книга "формировала религию и церковь", что "книга - неважно какая (примечательная оговорка! - НБ)... - приобретала характер сакральный, оказывалась противостоящей официальной церкви и государству." И на этом основании делает промежуточный вывод - "Опорой личности стала книга".

Я не знаю даже, как тут возражать, и имеет ли смысл возражение. Всегда, везде и у всех народов считалось, что "формирующей ролью" религии и церкви является... Вера (именно так, с заглавной буквы). А не какая-то там книга, пусть даже и Библия. Библия, при всем моем к ней трепетном, хотя и не всегда однозначном отношении, есть лишь повод для работы духа, которой и является всякая подлинная вера. Тут примерно та же пропорция, что между Букварем и литературой. Букварь - безусловно нечто великолепное, то, с чего все начинается в жизни каждого стремящегося к грамоте человека, но всего лишь... начинается. Может быть, я выскажу крамолу, но Библия бездонна "лишь" потому, что бездонной является сама Вера, и потому, что методологически она наиболее взвешенный и точный инструмент христианской религии и церкви.

Доказательство в том, что есть религии, основанные не только на книгах, но на учениях Учителей, передаваемых изустно, есть религии, где допустим не один, а множество книжных канонов, есть религии (и христианство знало такой период), когда для дела религии и церкви книги считались вредными, потому что крамола и ереси ведь тоже исходят из книг, и писанный текст, если он скрупулезно не проверен практикой, может довести до бесовщины - в прямом и переносном смыслах.

Но зачем же понадобилась эта "неточность" г. Кантору? А для иллюстрации его уважения к Библии, в безоговорочной "нежности" к которой с недавних пор стало модно признаваться в кругах самой неверующей, самой невежественной даже интеллигенции. Вот этой-то моде, кажется, г. Кантор и отдает дань. И еще для иллюстрации постулата об "опорном" для личности значении книги. Так и хочется сказать - полноте, господа, едва ли не весь ужас коммунизма, с его потрясающим неуважением именно к личности, тоже пришел же из книг, не от чего-то другого, так нужно ли наступать на эти грабли вторично (вернее, уже в тысячный раз, но каждый раз "как бы" заново)? И утверждение, что "все русские деспоты не любили и боялись литературы" в этом ряду смотрится уже не просто натяжкой, а "запланированной" неграмотностью. Петр, деспот из деспотов, книжник, Екатерина Великая собирательница книг, а ввела крепостничество в ее граничащей с античным рабством форме, все цари от Павла до последнего Николая Кровавого - ведь не одни же гимназические учебники читали, а "права" личности (в весьма урезанном виде) признали лишь под давлением экономико-политических обстоятельств.

Но дальше в этой главке еще интереснее. Г. Кантор предлагает воспринимать нашу "классическую литературу" как главное "наше духовное богаство - нашу Библию". Господи, только и можно воскликнуть на это, опять тень Льва Николаевича всплывает в умах наших интеллигентов, опять преданный анафеме еретик считается за реформатора безверного, бездуховного по сути представления о религии! Ну в самом-то деле, ведь можно же понять раз и навсегда, что Новый Завет, на который ссылается, видимо, г. Кантор, написан не о человеке по имени Иешуа, а о Богочеловеке! Разница-то "ощущается", говоря языком нынешних рекламных слоганов? Нет веры и не может быть религии в книгах о просто человеке, потому что человек грешен, потому что он всегда и везде, в каждом своем проявлении - раб Божий! И не может он равняться на Сына Божия, потому что - человек. Не больше, хотя и не меньше...

Заключается эта главка тем, что, якобы, "доказано", что "наиболее существенные религиозные трактаты созданы литераторами - А. С. Хомяковым, В. С. Соловьевым, Л. Н. Толстым..., П. А. Флоренским. Пошло движение от литературы в церковь...". Кроме отца Павла (Флоренского), все остальные писали не вполне религиозные трактары, а в лучше случае - иллюстрации к религиозным, а пуще того - к мистическим переживаниям, которые действительно имеют некоторую, иногда откровенно "прелестную" фабулу в контексте веры. Я не буду сейчас заниматься оценкой приведенных исторических фигур, не буду даже толковать понятие "прелести", я просто попробую объяснить, что вышеизложенное утверждение - всего лишь порыв "гордости", которая в православии считается одним из самых страшных грехов.

Литература, которая является лишь инструментально-исполнительной системой, равно как и мышление, которая не может быть ничем более, кажется каждому интеллигенту "критико-реалистической" школы значительным достижением, потому что дальше вот этих рассуждений о значении "критического" отношения к действительности наша интеллигенция так и не пошла. Вернее, она не смогла пойти, хотя насмешник-Гоголь дал потрясающий образец вхождения литератора в Веру, может быть, эталон примыкания интеллигента к религии и церкви. Хотя Пушкин, занявшись на склоне своей недолгой жизни более прозой, чем стихами, "дописался" до проблемы Веры, да вот, кроме некоторых писем да стихотворных молитв никак более в этом проявиться не успел (а по моему не очень просвещенному мнению, пришел бы даже "дальше" Гоголя). Хотя у нас имеется ряд литераторов, которые никогда, в самых кошмарных своих снах, не подумали бы подменять литературой религию - уже упомянутый мной Писемский, Гончаров, позже Бунин, Ив. Шмелев и проч. Но им не нашлось "места" в списках так называемой "нашей классики", потому что сама "эта классика" была обработана, как дихлофосом, коммунистическими идеологами в Белинско-Горьковском духе. А принимать "за классику" лишь литераторов, которых "проходят" в школе, примерно то же самое, что верить Гайдару о "неизбежности" бандитского капитализма в результате его реформ. Скажу больше, классики в подлинном, а не "критическо-реалистическом" смысле, у нас нет как нет, потому что нет подлинного, не "направленного" на революцию, на неизбежную власть коммунистов, а позже на "противостояние" системе, понимания всего, без изъятий, корпуса русской литературы.

И это не достоинство наших текстов, а страшнейший их недостаток, который и позволяет гоподам литераторам в стиле г. Кантора заявлять о значимости литературы как некоей верховной, Библейской и более того - церковной! - безоговорочной ценности, в отрыве от прочих духовных измерений общества, причем измерений, где духовность осуществляется в более высоком, запредельном для "критического реализма" качестве.

Главка четвертая. "Западноевропейская литература, свобода личности и критический, пророческий пафос русской классики". Снова, как и в начале статьи, неясно, что же считать этой самой русской классикой. Но это для автора стати - не вопрос. Он ставит другую "проблему" - "насколько способна Россия к усвоению свободы?" Делается вывод, что послепетровский анализ действительности и увлечение "западноевропейской идеей свободы" приводит к оценке крепостничества "сверху донизу" с резким неприятием действительности. И наполнению литературы пророческим и критическим пафосами. Цитируется отец Александр Мень, и утверждается, что "предназначение" пророка - "сказать народу, как не должно жить".

Я-то всегда полагал, что никаких предназначений у пророка нет, а есть степень духовности, когда поневоле угадывается, провидится воля Господня, и тогда (даже если это касается не одного только пророка) сотню раз следует подумать, прежде чем кому-либо объявить ее, ибо все, что людям надлежит знать о будущем (а это действительно очень опасное знание), Господь объявит и сам, не "затрудняясь" пророческими способностями своих, так сказать, реципиентов. Но это мелочи, автор статьи просто считает, что нужно говорить все, что знаешь, в то время, как даже среди просвещеннейшей части нашего провидящего будущее священства (а таких немало, если понимать сущность этого дара) бытует мнение, что нужно молить Бога, чтобы он избавил от этого наказания, ибо оно тяжело, и как правило не по силам человека. Спрашивается, если же оно не по силам просвещенным, искушенным, дисциплинированнейшим иерархам церкви, то почему же так "легко", буквально с кондачка решается эта проблема г. Кантором?

Главка пятая - "Культуро- и жизнестроительный пафос русской литературы". Розанов назвал литературу причиной русской революции, и с этим г. Кантор согласен. Он даже идет дальше, считая, что "литература окончательно замещает церковь, становится носительницей высших идеалов, ... а писатели видятся святыми и пророками". И все это потому, что "Русские писатели создавали книги не для развлечения читателей, а пытались пересоздать жизнь".

После этого утверждения хочется, буквально, подняться, постоять и помолчать. Да, у определенной части литературных деятелей, разной степени одаренности, было желание посильнее "разогнать" травмирующий публику, "критический" пафос, пересоздавая жизнь. И хочется спросить г. Кантора - ну и что? Неужели же эту чудовищную ошибку (если не прямое преступление против общества) он будет считать достоинством? Оказывается - считает! Навязывание мнения лишь нескольких сот человек (сюда я включаю и "прогрессивных" журналистов той поры, как и отмороженных политдеятелей, вроде Ленина) огромной империи, которой это мнение было едва ли интересно, не говоря уж о том, что она не собиралась жить по ней, применение всех, самых "ударных" на тот момент, подлых, жульнических "технологий", "призванных" придать вес общественному положению этой литературно-политической шушеры - это и есть достижение? Оказывается, да.

Далее приведена цитата, приписываемая, почему-то, "русским консерваторам" - "бойся человека одной книги". Признается, что революционеры, как правило, именно и оказались этой категорией "читателей", но утверждается, что только у этих людей и "была воля, сила, страсть." Как хотите, но я уже ничего не понимаю. Либо за ними (этими людьми - НБ) следовало пойти, потому что они - хоть единожды, но "люди книги", либо следует считать, что малочитание (а вернее, чтение "богозамещающих" опусов, сделанных без ума, веры и сердца) приводит человека в маниакальное состояние. Но тогда следует признать г. Кантора агитирующим вообще всегда следовать за маньяками, правда не всеми, а теми, кто хоть одну книгу, но все-таки одолел, ведь этой "силы и страсти" у них больше, чем у нормальных-то людей, пусть они, если им позволить, и приведут человечество к перманентной "маниакальности". В общем, если это попытка "объяснить" русскую революцию в привязке ее к тогдашней "высокоумной" литературе, то крайне странная.

Потом выражается сожаление, что Россия впала в тоталитаризм, потому-де, что "русская литература не сумела до конца заместить христианство", потому что "недостаточно глубинно воздействовала на сознание народа". И "расшатав старое" так и "не достроила новое общественное здание". Дальше пуще - "литература взяла на себя ... слишком тяжелую ношу и не была поддержана другими областями человеческой деятельности, малоразвитыми ... в России - экономической, юридической, религиозной."

Вот было бы здорово, если бы к власти пришли те самые экстремисты, которые писали романы. Они бы нам построили такое, что большевики по сравнению с ними вполне "конкретными" деятелями покажутся! Да вот беда, религия оказалась "недоразвитой"... Все, я уже не знаю, чего тут больше - глупости (уж простите, г. Кантор, я не в обиду, я знаю, что и очень умным людям случается "сляпать" вздор - НБ) или непонимания, что ни религия, ни тем более экономика не могут брать "все" функции человеческого общества на себя! Просто потому что человек - не машина, и не "просчитывается" как субьект и объект товарно-денежных отношений, да и религия касается лишь одной, духовной ипостаси человека. Не говоря уж о праве - едва ли не самом отчетливом примере человеческой фикции и условностей, особенно в России, да и в мире тоже.

Шестая и последняя главка статьи называется "Библия неизбежно пишется и сейчас". Цитируется мнение немецких романтиков Новалиса и Шлегеля о том, что, решая "предвечные" и "проклятые" вопросы мироустройства, писатель продолжает писать Библию. Автор статьи утвержает, замыкая цепь своих построений, что "литература, которую мы называем подлинной, ... есть продолжение этой вечной книги, книги книг (почему-то на этот раз без заглавных букв - НБ), т. е. всякая подлинная книга - сакральна". Ах как хочется г. Кантору, да и всяким прочим толсто-журнальным тусовщикам получить право на эту самую "сакральность". Только почему-то снова, уже в какой раз "забывается", что сатанизм, толстовство, масса книг под названием "новая эра", сектантство всех пород и окрасок тоже происходят из пресловутого разряда книг. Вот только представить себе Библию, настоящую, а не "называемую" по прихоти, словно заклинание, "дописанной" всеми этими текстами как-то не хочется. И не можется, даже если договориться до этой в высшей степени кошмарной формулы.

Далее идет уже "закругленный" предыдущими рассуждениями вывод, что книжность "стала хранительницей высших смыслов... хранительницей идеи свободы и личностной независимости". Упоминаются репрессии, например, так - "свободно написанная книга была приравнена почти что к шпионажу". Снова подмена, на этот раз простая. И заключается она в том, без провала экономическо-рабской системы Советского Союза никакое "хранение" никаких "независимостей" ничего бы не изменили в стране. А запрещения носили сплошь и рядом декоративный характер, хотя бы потому что литераторы и сами к какому-то моменту отлично "усвоили", что могло "пройти", а что не "залитовалось" бы ни за какие коврижки. За редчайшим исключением сажали не за "книжки", как бы этого г. Кантору ни хотелось, а за "несогласие", в попытке создать "законченную" идеологическую систему, просто потому что с "марксистскими" весьма однобоко понимаемыми "стройностью" и "непротиворечивостью" коммунисты носились как дурачки с крашенными яйцами. (Процесс над Бродским это отлично показал, даже комментировать его не имеет смысла.) Тексты были не при чем, если, разумеется, не считать кустарно изготавливаемые листовки этими самыми текстами, но это - вряд ли, до таких "слабостей" г. Кантор "не доводит".

Далее упоминается переводная литература, но не она интересует автора, поэтому статья соскальзывает без особого "надрыва" в заключительный вывод - "литература ... подготовила людей к поддержке перестроечных лозунгов". Покажи это человеку, ныне читающему книжки, предположим, в метро, он даже не поймет в чем дело. Потому что "перестроечные лозунги" были "предложены" жизнью, тогдашней нашей жизнью, а вовсе не литературой. Журналы лишь оформили это, причем проделали это оперативно опять-таки не столько "художеством", сколько журнальной публицистикой. А утверждать, что журналы в конце восьмидесятых читались от корки до корки, а не "выбирались" прямо с этих нехудожественных статей, не отважатся сегодня, кажется, даже главные редакторы этех журналов. Эта "неточность" весьма характерна, и снижает качество статьи в целом.

Делается "откровенный" вывод, что "революцией" так называемая перестройка не стала (а может, хватит революций? - НБ), и объявляется, что литература теперь получше, чем в прежние времена знает свою "сверхзадачу", не хочет быть информатором о событиях, описательницей "общественных язв". Что она "собирает" человека, ведь наедине с книгой человек, якобы "свободен", и завершается все "красивой" формулой, что "личность на нашей Земле - явление ... редкое, но ... существующее, а стало быть, и книга всегда найдет своих благодарных читателей."

Если г. Кантор говорит тут, что тип некогда (в коммунистические годы) насквозь официозной, а на самом деле выдающей себя за "квазилиберальную" и "высоколобую", литературы сейчас стал мало кому понятен и нужен (как он вежливо выразился - "редок" - НБ), тогда я с ним согласен. Но если же он утверждает, что литература по прежнему "придерживает" в себе некоторые духовные, "сакральные" и "свободомыслящие" смыслы, тогда я опять не все понимаю. Ведь только что сам автор признал, что литература осознала свои границы, поняла пределы своего подлинного влияния, и хотя описано это было не впорне верно, без учета жизненных реалий, а лишь в рамках "вида из окна своего кабинета", в целом правомерно признать осознание границ этой самой литературы. Зачем же тогда, после такого явственного признания "поражения", заводить речь о новых попытках захватить то, что откровенно "не по зубам"?

В общем, статья производит впечатление путанного предложения как бы не "замечать" слабость нынешних текстов (а вернее сказать, полное отсутствие идей и смысла в этом разделе литературы). Но хуже другое. Она НЕ пытается понять главного, чем, кажется, и должна заниматься нынешняя "теоретизированная" критика - почему же серьезная литература, действительно много лет "культивируемая" коммунистическими идеологами и политиками от "художественности", не сохранила, при всей ее постулируемой везде и всюду (якобы) "всеохватности", хотя бы мало-мальски заметных способностей к развитию, к единению с читающей публикой, к пониманию сложности нового этапа в жизни страны, к преодолению старых стереотипов и нахождению новых художественных парадигм?

Может быть, потому, что при этом следует, как минимум отказаться от презрения к "детективам и фантастике", и попытаться приблизиться к нормально функционирующим схемам, принятым во врем мире, признающим, по сути, за литературой не столько "разрешительное", сколько "регистрационное" право, как-то: развлекать, просвещать, воспитывать... Но прежде всего - развлекать, даже в виде "высоколобой" литературы, а может быть, в первую очередь именно там.

И конечно, остаются вопросы - а что же дальше? Куда пойдет "русская литература", какой она видится г. Кантору, и таким, как он? Будут ли они по-прежнему полагать, что тираж более пяти тысяч экземпляров позволяет заподозрить автора в "популизме", или все-таки книжки следует писать так, чтобы их читали? Стоит ли, как всегда, как уже стало привычным за последние-то лет пятнадцать-двадцать, "оправдывать" уже "ушедший поезд", или нужно набраться мужества и выстроить новые (всего лишь с учетом коммерческой составляющей литературы) схемы, привлекающие публику? И нужно ли талдычить о "редкости" якобы "настоящего" читателя и полагаться на то, что скороспелые и откровенно неглубокие идеи о книжном подобии Библии дадут "основание" снова презирать то, что покупается, равно как и надежду, что журналы по-прежнему будут получать госдотации?

Нормальному, незамороченному человеку после такой статьи хочется лишь помолится о судьбе заблудших русских литераторов, и снова, уже в который раз спросить - действительно ли у нас серьезная литература окончательно пришла в расстройство? Неужели "интеллектуальное пространство" есть лишь поле для "ошибок интерпретаций" этих литераторов, внушенных им их наваждениями и комплексами, и вовсе не отражающими их способность размышлять и делать выводы, учиться и помнить, знать и совершенствоваться в духе?

Ведь вся рассматриваемая статья, буквально до последней точки, выдает желаемое за действительное, пытается снова придать претензиям автора на "высокую" практику статус "окончательного" и "полноценного" интеллектуально-духовного лидерства. Продиктована мечтой о "развитии" этих вот самых тусовочных, "возвышенных" словопрений до размеров, ни много ни мало, полноценного "творчества"! А на деле - продиктована подспудным желанием возврата к тем временам, когда мелочное, чего уж там, сопротивление действительно суровой деспотии могло обеспечить видимость "тихой победы" в литературе, обретением, как ни смешно, "смысла" существования, и получением гонораров, популярности, значимости, а там, глядишь, и должностенки в рамках этой самой "отчаянно преодолеваемой" деспотии!

Нет уж, г. Кантор, пусть все вершится согласно воле Господа. А она в том, что литература должна быть, как минимум, скромнее. И не "вершить" идеи в головах недоучившихся студентов и наших маргинальных интеллигентов (ведь немаргинальные на эту удочку просто не поймаются, как не ловились и до революции), а может заниматься всего лишь развлечением, пусть и средствами нелюбимых вами (если не откровенно ненавидимых) детективов, фантастики, и даже, немного, "эроса". Вот чем, в действительности, должна заниматься литература, да она и занимается, хотите вы того или нет, ругаетесь либо делаете вид, что эту скромность "следует" игнорировать (кстати, вполне по-коммунистически - замалчиванием). И поверьте, так лучше для большинства "читающих" людей, свершающих путь земной в этой стране.

Да они это и доказывают, покупая все эти детективы и фантастику, любовные романы и адаптированные тексты по психологии, сонники и гадания (хотя "подглядывание" в будущее согласно церковной практике - грех), анекдоты и учебники "потрясающего" секса, мемуары политиков и скандальные хроники из жизни знаменитостей... Но иногда, наравне с ними, также покупают книги Нилуса и Концевича, учебники Карташева по истории и архимандрита Феодора (Бухарева) по литературе, писания наших монахов и батюшек, которых действительно появилось в последнее время в достатке. И ничуть не интересуясь этими "вашими" журналами, что и является подлинной причиной рассматриваемой статьи, а вовсе не новым "пониманием" русской литературы.

Вы и сами знате, г. Кантор, что так как есть - во всех смыслах лучше. Потому что, на самом-то деле, ворованного воздуха не бывает. Он дается по вере, и это очень просто понять, если веровать, а не твердить о Библии лишь из уважения. Вот только признать это вам, кажется, будет трудно, потому что придется отказаться от множества претезий, придется не заноситься, и думать о русской литературе скромнее. Но это и к добру - все меньше грехов будет, особенно если начать, как и всем, уже проделавшим этот путь, с покаяния, а не с горделивой позы, которую все-равно уже мало кто замечает, хотя объяснения к ней по-прежнему печатают, вот как с этой статьей вышло. Не так ли?

Николай Басов
15 января 2000