Вчера, 12-го октября, умер Сережа Белов.

Он был очень светлым человеком, и я его любил. Мне нравилось, когда он звонил моей жене, с извечным вопросом - Ну, как у нас дела? А потом рассказывал что-то интересное из издательского мира, например, что "гонорар от Терры нам не заплатят". Или звонил мне, с более осторожным (и чутким) подходом - Здравствуй, это Белов. Ну, что известно в этом мире?

Я любил его, потому что он не забывал, например, про моего младшего, выпрашивая у неизвестного мне "распространителя" книжки из серии Баума, которую он блестяще организовал и вел как ответред в Рипол'е. А главное - любил его потому, что он был из породы тех, кто делал дело, которому мы оба посвятили себя - книгам. Давным-давно появился такой термин - человек пера (man of the pen), и это сказано про Сережу. Он безусловно был одним из рыцарей этого ордена, в который и я со всем смирением и мукой, на которое обрекает звание, пытаюсь войты. В который он мне помогал войти.

Я любил (и люблю) его потому, что он помог мне осознать очень важное качество литератора, который зарабатывает текстами не деньги, а "право на существование" в литературе, качество, которого не хватает многим из ныне "призванных" - ясность эмоций. Разумеется, читательских, но и эмоций самого литератора, его "эмпатическое" восприятие мира.

Если не совсем понятно, прочитайте его аннотации в сборниках, выпускаемых в прежние годы библиотекой Рудомино под общим названием "Современная литература за рубежом", его блистательные предисловия к детективам, которые он "открыл" (не побоюсь сказать, заново, после Кашкинской, и к сожалению, академической, Ивашевой школы) всем нашим почитателям американского "крутого" детектива (Дэшел Хамметовского корня), его изумительные по воздействию и адекватности переводы Чандлера, Росса Макдональда, Дональда Гамильтона, Фредерика Форсайта и многих других (иногда даже женских романов). Вы увидите, как он умел создавать и объяснять эту личностную "эмпатию".

Мы познакомились недавно, года четыре назад, осенью 1995-го, когда его привел ко мне, исключительно из старомодных (если не сказать, викторианских) взглядов на мое литагентство, которое тогда размещалось в Армаде, Олег Алякринский, давний его приятель и, временами, литературный ко-оператор. Тогда он выглядел как "весьма" слепой человек (он уже сделал - и крайне неудачно - операцию на глаза в клинике Федорова), с негромким голосом, которым он, тем не менее, пытался высказать интересные вещи - что перевод является прямовоздействующей механикой души, что англо-американцы суть будущее нашего понимания коммерческой литературы, что игра "в маски" является ключевой "формулой" детектива, что роль литератора должна быть атакующей и сильной изначально, "не сдающейся" издателю даже в мелочах, что высокая энергетика способствует литературной игре...

Я понял его сразу. Он показался мне одним из тех не совсем адекватных людей, которые, по-моему, всегда и выражают высшие смыслы. Я попытался говорить с ним, что редко со мной бывает, без всяких скидок - то есть, на своем, почти "внутреннем" языке, как я сам с собой разговариваю... И о чудо! Этот человек меня понял, причем, запросто, как будто он уже много лет знал этот прием, как будто ему была известна моя лексика, и он ею овладел даже раньше меня... Кстати, наверное, так и было, кому, как не ему, теоретику, было говорить на "птичьих" языках с нами - практиками литературы.

Потом было много всего, и жена "давала" ему работу, и он предлагал нас, как "проверенных" сотрудников своим друзьям, например, Жене Витковскому, который в то время очень успешно осуществлял ряд коммерческих детективных проектов в Вильнюсской Полине, но главным оставалось вот что - мы говорили каждый на своем языке, и никогда не возникало непонимания. Я горжусь тем, что у нас не было непонимания, и считаю это едва ли не самым верным доказательством моей профессиональной выучки. Мы работали как бы в одном ключе, играли по одним нотам, пели одни песни, дрались на одной стороне...

Не побоюсь сказать, что он (по-своему) был великим человеком. Может быть, первым по-настоящему великим человеком, которого я встретил в своей жизни. Он боролся с трудностями (тяжелой болезнью сына) как боец, он работал, как одержимый, он развлекался на особенный лад (играл на ипподроме, чему много раз обещал научить и меня, или объезжал разные станции метро, отмечая на специальной карте те, которые уже видел... Теперь эта карта останется недорисованной, на некоторых станциях он уже никогда не побывает). Он был из тех неявных и сильных литераторов, которым не всегда случается становиться "широко признанными". Но которые, тем не менее, являются главным элементом нашего ремесла.

Теперь, к сожалению, может быть, почитателей Сережниного таланта, я расскажу о себе. С его смертью, которую я совсем не ожидал, связан один непонятный, почти мистический момент.

Дело в том, что вчера, я отложил Гачева ("образы мира" под титулом "Америка") и полез к детективам. Достал (старый) сборник Росса Макдональда, прочитал с колоссальным удовольствием вступительную статью, начал было читать первый роман, а потом перешел сразу на второй, что мне не свойственно, и читал, пока не уснул, перед полночью, "заехав" даже на половину третьего романа. Незадолго до того как отложить книжку, я посмотрел автора статьи и второго с третьим переводов. Это был Сережа, консультант Армады времен "расцвета".

Я порадовался за него, потому это в самом деле отменные переводы, и вдруг... Я не могу это даже объяснить. Я погасил лампу, и вдруг стал придумывать... эпитафию Сереже. Я перекрестился, потому что придумывать такие вещи о живом человеке - грех. А Сережа, по моему мнению, был еще... не в "таком" состоянии.

Всего лишь год прошел (сентябрь 1998), как он стал жаловаться на потерю энергии, всего лишь прошлогодним октябрем он лег в больницу, всего лишь три месяца, как он взял у меня армадский выпуск "Великих детективов", и это был мой любимый том Чандлера, да так и не вернул... Может быть, мы и разговаривали тогда последний раз, он извинялся на эту "неформальную" услугу, а я, дурачок, ставил сроки для возврата книги...

Сегодня вечером, только я расположился со вкусом посмотреть новости, как вдруг с работы вернулась жена, и сразу, вместо "привет" или "наконец-то я дома" вбухала, что Сережа умер.

Сначала я выключил телевизор. Потом посмотел на книжку, которую читал вчера вечером. Да, все осталось по-прежнему - и предисловие и оба перевода сделал Сережа. Я слегка струхнул и поставил книжку на полку.

Гнев перед несправедливостью этого мира накипал во мне, но я еще не понимал его. И вдруг я понял... Сережи нет.

А ведь он так отчетливо и явно для каждого, кто понимает в текстах хоть что-нибудь, "понимался". Он был как воздушный лайнер, который только "набирает" курсовой эшелон. Ради этого он "работал" несколько десятилетий, завоевывал в себе профессионала "на будущее"... И вдруг сделалось так, что никогда не сможет реализовать это будущее.

А как бы мы выиграли, если бы он пожил еще, хотя бы еще чуть-чуть, лет пять, десять, а лучше двадцать или сорок...

Мне кажется безусловным, что он войдет в библиотеки и энциклопедии следующего века по русской словестности (а может быть, и не только). Но как же тяжко будет теперь работать нам, когда такого человека не стало. Ведь раньше-то было проще - набрал знакомый номер телефона, поговорил... Теперь - не то. Звонить некуда.

Можно лишь представить его голос, и спросить, стараясь проглотить комок в горле: - Ну, Сережа, что известно в этом мире?

И почему-то кажется, он может ответить. Сначала крякнет, а потом ответит своим глуховатым, каким-то торопливым говорком: - А что ты имеешь в виду?

И хочется объяснить: - Сережа, ты-то знаешь, что у нас есть только одна игра... Не ипподром, разумееся, а игра в текст.

Он ответит: - Знаешь, я договорился с "Независимой газетой", они согласились, чтобы я на твое "Творческое саморазвитие" написал рецензию (что и было темой нашего предпоследнего разговора), большую и подробную. Кстати, толковая книжка... После нее мне даже кое-что хочется переписать из прежних "опусов". Ты даже меня "потряс", коллега... Так как, можно?

Конечно, Сережа, ответил бы я, можно.

Теперь тебе все можно, Сережа.

И когда это становится "окончательно" ясно, вдруг начинаешь понимать - как же мало даже мы, литераторы, можем передать словами, когда речь "приходит" о жизни и смерти...

Николай Басов
13 октября 1999

Извините, другие разделы нашего сайта несколько дней будут закрыты.