Дело, которым я почему-то решил тут заняться, довольно странно. Я вздумал написать статью, позволяющую самому (прежде всего) понять, что же мне так не нравится в шестидесятнических усилиях нашей литературы, литераторов и критиков, а главное - попытаться сформулировать новый принцип "поведения" литератора, его, так сказать, новый приоритет.

Делать это приходится на предмете замечательной книги нашего замечательного (не тавтология, так и есть) "фантастического" критика Всеволода Александровича Ревича. Лично я его никогда не знал, может, видел где-то издали, но меня ему никогда даже не представляли, в этом я уверен. В 3-м номере "ЕСЛИ" за 1997-й год, незадолго до своей кончины, ВА опубликовал на мою книжку рецензию, скорее нейтральную, чем какую-то еще. (Примечательно - дальше станет ясно, почему - что он ее не разругал, хотя книжка была "фентезийная". Следом, буквально в стык стояла его совершенно разгромная рецензия на Ника Перумова, который в те годы "блистал", и уж "за его счет" уважаемый критик развернулся...)

Нет, в самом деле, меня очень смущает то, что книга-то, которую я хочу "разобрать", мне очень нравится, как вызывает повышенное уважение (особого литераторско-учительского рода) сама фигура ВА. Но Платон, как говорится, друг, а истина...

Когда в первом за этот год "ЕСЛИ" я прочитал рекламушку Кира Булычева, что вышел "Перекресток Утопий", я почувствовал повышенное "слюноотделение". Потом я узнал, что "ПУ" вышел в издательстве Интститута Востоковеденья РАН, и сразу заподозрил, что КБ приложил к этому руку, просто в ИВ РАН больше нет другого столь же уважаемого фантаста, которому эта книжка была бы интересна, и который сумел бы "протолкнуть" эту "непрофильную" публикацию. Поэтому я уже приготовился связываться с почтенным Гусляром, чтобы узнать, как раздобыть смертельно заинтересовавший меня текст. Кроме того, мне почему-то сразу стало казаться, что в "ПУ" я разрешу давно волнующую меня проблему, а именно - отвечу на вопрос, чем "нынешние отличаются от прошлых", чем мы, люди, пишушие в принципиально других, жутко-коммерческих условиях расходимся (и расходимся ли?) с шестидесятниками - безусловно самым талантливым, "самовыразившимся", самым толковым поколением "социалистической формации".

Вынужден признаться, при всей любви к шестидесятникам, со всем моим пиететом к их попытке подвига противостоять кошмару "реального" социализма, я уже несколько лет ощущаю смутное, почти беспричинное раздражение к их постулатам, едва ли не злость на всю парадигму шестидесятых. Это "зление", почти совсем не артикулированное, проглядывает и в творениях других литераторов, ныне вышедших на арену, пишущих "коммерческие" тексты, так что я не чувствую, что отличаюсь от них в этом "раздражении", скорее наоборот. (См., например, далеко не бесспорную, но в любом случае значимую статью С. Переслегина в "ЕСЛИ" 3/1999.) Но какого рода это раздражение, что за "нелады" возникли между нами - требуется выяснить. Причем любой ценой, серьезно, по-гамбургскому счету.

(Сейчас, наверное, следует признать, что было время, когда я едва ли не всерьез причислял и себя к поздним шестидесятникам. Нет, в самом деле, я "опоздал" родиться всего-то на десять лет. Пел их песни, читал их книжки, учился у них не любить чинуш и коммуняк. А что касается печати, то мог бы, вероятно, при некоторой настойчивости "подстыковаться" сразу за ними, приблизительно в середине семидесятых, причем, разрабатывая их темы, работая в их "ключе". Спрашивается, чем не шестидесятничество, пусть даже и слегка "задержанное"? Но нас, людей, последовавших за ними, почти целиком "отвели в сторону", так и не дали во-время попробовать себя, и держали, пока не наступила новая "полоса", новые "реформы". Причем, среди тех, кто удерживал, было и немало тех, кто действительно был из шестидесятых, хотя, конечно, гораздо больше было тех "ребят", которые всегда во всем командовали, от идеологии до торговли... Впрочем, я о другом, о том, что теперь мне ясно - я не мог участвовать в их "толковище", просто потому что не совпадаю с шестидесятниками, потому что у меня отсутствует один из главных видовых их признаков, потому что я по-другому смотрю на литературу... Хуже или лучше - судить не мне, но по-другому, и это - самое главное.)

Ясность наступила, когда я прочитал "ПУ". Прочитал подробно, детально, с подчеркиваниями и маргиналиями, с внутренним кипением и необычайным, очень острым удовольствием, что книжка эта существует. Да, сразу признаюсь - я очень благодарен ВА, что он написал этот текст. Это великолепное, умное, тонкое, яркое и очень таланливое произведение. Мне ничего подобного не встречалось много лет. Но тут уж и удивляться нечему - Ревич всегда считался одним из самых честных и сильных авторов в той среде, где критику читают наравне с беллетристикой. Еще со времен его работы в "Литературной газете" я "положил" на него глаз и больше старался не выпускать из поля зрения.

И все-таки, все-таки... Помимо ясного понимания (наконец-то!) чем "мы" отличается от шестидесятников, во мне волной поднимается и горечь. Особого рода - мне жаль человека, которому судьбой, временем или "внутренней заданностью" (как выясняется, очень опасное качество) была "положена" граница если не понимания (ВА понимал почти все, что наблюдал, с этим спору нет) литературных явлений, то благосклонного отношения к тому новому, что пытаются сделать "новые" же литераторы. Но обо всем по порядку.

"ПУ" состоит из 12-ти глав, каждая посвящена определенному периоду развития русской фантастики XX-го века, и - что очень важно - каждая снабжена определененным "знаком" наблюдаемого явления. Все-таки настоящий критик - всегда критик. А ВА, несомненно, самый что ни на есть настоящий.

Первая глава "Сдвиг земной оси" по сути является вступлением, где автор задает свои критерии, и делает это, безусловно, под знаменем шестидесятничества. Вторая глава "В коммуне - остановка" - автор разбирает фантастику двадцатых, с легкими "заходами" в тридцатые. Основные темы - Замятин, слегка Хаксли, вообще - утопии. Есть и те, кто делал утопии "на заказ", разумеется большевистский. Есть очень неплохое "определение" Яна Ларри, давно (с детства, как и всеми, наверное,) любимого мной за "Карика и Валю". Есть имена, которые я только слышал - Никольский, Зеликович. Глава кончается известной "крестьянской" утопией Чаянова.

Содержание третьей главы "Алексей Толстой как зеркало русской революции" - в особом освещении не нуждается. "Аэлита" и "Гиперболоид" главным образом. Еще беглое упоминание "Иприта" Вс. Иванова и Виктора Шкловского, некогда чрезвычайно громкого "Месс-Менд" Шагинян, менее значимых романов Эренбурга и почему-то еще Жюль-Верна. Работа мастерская, только лишь слегка "академическая", а может, ВА главу слегка "засушил", потому что слишком много по ней "ходил". Такое тоже бывает, особенно если писать книгу очень долго.

Четвертая глава называется "Нереальная реальность". Небольшая, посвящена Александру Степановичу Грину. Особого пересмотра места этого фантаста в нашем "табели о ранге" нет, хотя подкупает личностная интонация удивления перед этим действительно незаурядным романтиком.

Пятая глава - "Сопротивление". Думаю, не нужно пояснять сопротивление кому именно. Снова Замятин. (Кстати, тут в моей книге появилась первая редакторская правка - честное слово, до этого читал, как блистательный учебник, даже не споря. На стр. 86 (вторая снизу) "шарашка" - слово, впервые всплывшее у Солженицына напечатано как "шабашка". Люди понимающие сочтут, что это серьезная ошибка. Обидно. Может, замечание хоть в переиздании будет учтено.) Михаил Булгаков. Не только "Мастер", но и "Роковые яйца", и "Собачье сердце". Пассажи на Шарикова, что впрочем, сейчас самая обыденная вещь. Андрей Платонов, о нем много писали в пору "открытия", много было полемичной яркости, так что выверенный текст ВА мне показался "нормальным", к сожалению, без отрытий. Упоминается побликация "Ленинграда" Козыревского, сделанная Перельмутером, и Кржижановский.

Глава шестая - "Беляев". К ней я подходил уже более осторожно. Почему-то мне казалось, что к Александру Романовичу ВА относится с переоценкой. Ничуть не бывало, даже наоборот. В тексте появляются "беляевская парадигма" и даже "читательский вкус беляевская фантастика успела испортить всерьез и надолго" (стр. 121). "Человек-анфибия", пассажи не то что о первоначальной критике, а просто о растаптывании АРБ в советской печати, равно как и последующее отстаивание его имени Ляпуновым и Нудельманом, общий вывод о бездарности АР, доказываемый склонностью к "лекционному изложению". "Вечный хлеб", "Человек, потеряший свое лицо", "Продавец воздуха" вызвавший почему-то особенное неприятие ВА (а мне этот роман в незабвенном шеститомнике Беляева понравился, я читал его дважды), "Властелин мира", обсмеянный уже просто потому, что сам потенциальный "властелин" ничего очень плохого и делать-то не хотел, действительно ублюдочный "Прыжок в ничто", "Последний человек из Атлантиды" (никогда не мог дочитать до конца, "ломался" на ходульных описаниях любви раба к царевне). Плавный переход к романам, сделанным на советском "материале". "Звезда КЭЦ", сравнение с рассказами Бабенко, Биленкина, и совершенно неинтересный беляевский "Мефисто". Наконец, (наверное из-за особого значения) переход к "Ариэлю" и "Голове профессора Доуэля". Последний и первый романы соответственно. Самые толковые на мой взгляд. Критика довольно жесткая, с употреблением таких слов, как "неискусно и умозрительно придуманная гипотеза". Да и кончается глава тем, что критик признает: Беляев - всего лишь "повод" для того, чтобы "рассуждать о фантастике, уходя от разговора о судьбах страны".

Впервые я приостанавливаюсь и перечитываю последние страницы главы. Как-то они расходились с моим ощущением рассмотренных романов. Что-то во мне сопротивлялось в признании такого вот однозначного вывода. Но я еще не понимал, что именно. Кажется, лишь начинал подозревать. Дело в том, что ВА ведет одну из атак на Беляева по линии слабости его потаенной интриги и отсутствия приключения. При этом совсем не показывая, как же можно было "усилить" приключение. Интригу усилить предлагается, и не раз (для того и приводится сравнение с произведениями других авторов), методом довольно простым - усложнением исходных условий или прямой драматизацией героев. А вот усиление приключения - нет, не объяснено. По мне, для своего времени Беляев был совсем неплохим приключенцем, сохранившим свое значение "аж до" молодогвардейского двадцатипятитомника. И тогда я впервые заподозрил мое несовпадение ощущения такого компонента фантастики как "приключения" с отношением к нему же Ревича. Но выводов еще не делал.

Глава седьмая "Если завтра война..." Общегосударственное ощущение близкого вооруженного противостояния, достигшее пика. "Бунт Атомов" Орловского, иллюстрации "внедрения" научности в фантастику, иногда едва ли не прямым диктатом, иногда - на примере Беляева - просьбой ответить самого Луначарского на вопрос - какие конфликты будут в коммунистическом завтра? Роман "На Востоке" Петра Павленко, того же пошиба "Первый удар" Шпанова, обруганный К. Симоновым, о чем ВА не раз говорит. (Вторая обидная опечатка на стр. 147 в самом низу, в сноске. "Джульбарс - немецкая овчарка... ГЕРОИНЯ..." Джульбарс, если мне не изменяет память, был самцом, следовательно - "герой"!) Не совсем понятная отсылка к феномену (не побоюсь признать - мирового уровня!) Левы Федотова, московского школьника, провидевшего и описавшего в своем дневнике едва ли не всю войну за несколько месяцев до ее начала, умершего при не совсем ясных обстоятельствах. "Тайна двух океанов" Адамова, "Генератор чудес" Долгушина, "Пылающий остров" Казанцева, упоминание, что первоиздание последнего романа имело соавтором Казанцева некоего (некоей?) Шапиро, о котором ВА ничего сообщить не может. Если уж он не может, то, наверное, никто уже не сумеет. "Тайна профессора Бураго" все того же Шпанова, я его помню по изданию конца пятидесятых "Война невидимок". В общем, глава, которую я прочитал с интересом - никогда не относил этот пласт коротковременных романов-"прогнозов" к фантастике, а оказалось, не все тут просто.

Восьмая глава, названная "Последний коммунист". Об Иване Антоновиче Ефремове. Первая, в которой почувствовалось личностное настроение и отношение самого Ревича к автору. Видимо много и трудно обдумываемая глава. К тому же, не исключено, они были знакомы лично, что усложняет ситуацию. Первое столкновение шестидесятника Ревича с легендарным предшественником, человеком, который в фантастике был чем-то некритикуемым, вроде Маяковского в поэзии. И в любом случае, следует признать, столкновение, в котором многое все еще вызывало в ВА живые негативные чувства. Откуда и название, откуда и "градус" письма.

В первом же абзаце постулат об обязательной "научности" фантастики. Мол, другой фантастики ИАЕ не понимал. "Рассказы о необыкновенном" - из них я больше всего люблю "Путями Горных Духов", "Олгой-Хорхой", разумеется "Звездные корабли". "Алмазная труба", рассказ, за который ИАЕ справедливо упрекали в отсутствии ссылки на исторического изобретателя гипотезы о Сибирских кимберлитах Н. М. Федоровского, опубликовавшего свою догадку еще в 1934, позже репрессированного. И нелепая борьба ИАЕ за собственное первенство в этой идее посредством писем в "инстанции", хотя его приоритета уже ни по каким "доказательствам" (тем более таким) и быть не могло.

"Туманность Андромеды" (по-моему, неровный роман, никогда не мог перечитать его полностью, "повторял" кусками.) Спор с зарубежным спецом нашей фантастики Е. Геллером по поводу "На краю Ойкумены" и "Путешествия Баурджеда". (В "Детгизовской" Библитеке Путешествий и Приключений - одна из самых любимых книг, чтобы там ни говорили.) Быстрый переход к незабвенной "школе Ефремова", которая действительно отбила вкус к фантастике многим способным ребятам. Взгляд на "ТА" как на классическую утопию, в целом, оправданный взгляд. Контаминация "Современной Утопии" Уэллса и "ТА", общность с последней американского утописта Беллами во взглядах на труд, откуда вывод - "Ефремов написал вовсе не коммунистическую ... а общечеловеческую утопию". Расхождения ИАЕ с Уэллсом во взглядах на экологию и поспитание детей. Очень толковое "приведение" антиэкологичности ИАЕ к подобным же взглядам Циолковского. Хотя и с ним расхождение - у КЭЦ главное место в жизни общества занимает религия, у ИАЕ, естественно, ортодоксальная наука. "ТА" названа критиком "последней утопией", хотя у меня (и не только у меня, конечно) вырвется вопрос - а подражатели? Ответа нет, о них почему-то ни строчки.

"Лезвие бритвы". Признается "поток писем" и очень важная цитата из Брандиса и Дмитриевкого: "не приключенческая канва, а именно научные идеи и размышления автора побудили людей разных профессий и разного возраста ... делиться своими впечатлениями с Ефремовым". С цитатой ВА согласен, хотя он не приводит сколько-нибудь убедительного доказательства сказанному. И тогда я начинаю понимать, что приключение в фантастике уважаемым критиком вообще не рассматривается, а если и рассматривается, то как пресловутая "осетрина второй свежести". Хотя еще не могу взять в толк - почему?

Снова читаю, на этот раз голос самого ВА: "Эти две ипостаси ("беллетристический" трафарет и человеческое содержание - НБ) рассчитаны на разные категории читателей. Одни, как их не завлекай Берегом Скелетов, не поймут первую, другим будет непоправимо мешать вторая". Загадочная фраза, хотя и звонкая; сколько я над ней не бился, так и не понял ее до конца. (Может быть, она осталась от других редакций текста, где имела больше смысловых "привязок"?) А впрочем, смысл угадывается, особенно если вспомнить предыдущие "наскоки" на приключение, почему-то называемое тут "Берегом Скелетов".

Да нет же, хочется сказать мне, хорошее приключение ("беллетристический" трафарет - НБ) вовсе не помеха никаким "человеческим" измерениям текста, скорее наоборот... Но вот беда - сказать некому, автор слишком уверен в своей правоте. Но я уже знаю, что искать, как сказать, "где" искать. Теперь из всех рассматриваемых ВА компонентов фантастики я буду особенно выделять "приключение", трюковое "исполнение" действий героя, выдумку у каждого рассматриваемого автора того особенного толка, которая называется "формой действия", то есть, по нашему, по-русски - "экшен-составляющей". Она должна быть оригинальной, убедительной и сильной. Если же нет... Впрочем, пока я решаю всего лишь "смотреть в искомую сторону".

Брежнеские "заморозки", "Час Быка", общие выводы, что, мол: "Где-то Ефремов касается... загвоздки ... преодоления инферно, но верность коммунистической присяге, увы, мешает ему занять независимую точку зрения". Все правильно, и все-таки - если ИАЕ был таким уж ортодоксом, почему же его книги были настолько важны? Из этой главы я уходил, прямо скажу, "неудовлетворенным", многое мне мешает в позиции Ревича, слишком на многое остались "подозрения". Но надо читать дальше.

Глава девятая - "Сарынь на кичку!" Отличное название, разношерстное (в лучшем значении слова) шестидесятничество в действии, попытка "убежать от мертвечины, от лжи". Точка отчета предложена от "Суэмы" Днепрова (хочется потереть руки, словно скупой рыцарь перед тем, как откроет свои сундуки). Варшавский. Неожиданный переброс в компьютеры, плач о том, что мол детей так учат компьютеру, что "они продолжают (?) ненавидеть литературу". "Вечные проблемы", разумеется, "Тревожных симптомов нет". Гор, Анчаров ("Сода-солнце" - единственная "штука" в моей жизни, которую я прочитал три раза подряд! Сначала взахлеб, потом медленно, почти по-редакторски, и в третий раз - эмоционально, пытаясь понять, на какие "педали" давит автор. А ведь было мне лет пятнадцать, не больше. Книгу дали "на ночь", и после нее я твердо понял, писать надо и фантастику), Шефнер. Из последнего критик приводит цитату: "каждое фантастическое произведение должно нести в себе и некое надфантастическое задание" И собсвенные слова ВА - "Во всем, что я прочитал о фантастике, нет цитаты, более близко отвечающей моим представлениям о ней."

Едва ли не печальное заключение, хотя ВА кажется, что "бодрящее", потому что это его "несомненное", выношенное мнение. Вместе с прежними намеками это можно считать уже "установкой". Вот только... все-таки... хочется спросить - а зачем? Неужели одной фантастики мало? Почему фантастика должна быть у кого-то "на побегушках", в "шестерках", среди прочих "инструментов", должна выстраиваться в ряд с какими-то даже не особенно внятно названными "заданиями"? И этим ли "методом" доказывается настоящая приверженность жанру, любовь к нему, понимание его забот и целей?

Кир Булычев, Владимир Михайлов... И внова в кусочке о последнем авторе: "приключения хороши тогда, когда их ставит перед героем жизнь, а не тогда, когда ему их навязывают. Если же читатель считает, что подобными мудрствованиями задаваться не следует, а приключения хороши во всех случаях, то и я больше вопросов задавать не буду". Вторая фраза - по-моему, знак слабости позиций самого критика. Он сознает, что приключения - не такая уж незначительная "субстанция" фантастики, чтобы ее можно было отбросить "легко". Вот и признает, что существует другое мнение. Хотя и жаль, что только признает, но не рассуждает на эту тему. Глядишь, признал бы, что приключение и фантастика в некоторых случаях - синонимы.

Гуревич, отношение шестидесятников к научно-популярной литературе... И тут снова передержка. ВА утверждает: "широкое общественное внимание привлекают только те книги, в которых научные изыскания совместились с нравственными... Представим себе, что Хейердал и его товарищи переплыли океан тем же способом, но ради спортивного интереса... об этом сообщили бы газеты в трех строках, и на следующий день о нем бы все забыли." Не знаю, не уверен. Россия - страна немореходная, да еще шарахнутая коммунистами, а в других странах имена Слокама, победителей "Голубой ленты Атлантики" знают не хуже, чем гонщиков первой формулы - даже женщины. Когда пропал Эрик Таберли, сообщения о его поисках выносились в главные сообщения BBC, сам слышал, потому что слушал.

И все-таки, оставим "такие" ошибки на совести критика. Общее впечатление от книги они, как раз, не портят. Портит впечатление утверждения типа: "среди многих задач, которые должна была решать литература (фантастика в том числе) была и задача восстановления гуманистических ценностей". Да, в шестидесятых это было, пожалуй, справедливо. Все-таки постараемся понять - страна только что очнулась от комы сталинизма, понимание того, что человек есть высшая ценость - звучало непривычно, едва ли не крамольно. И фантастика должна была "твердить" главные постулаты гуманизма. Но "выносить" из этого основное утверждение о ценности литературы даже сейчас, в 90-х, это значит, по-моему, путать жанры. Это не что иное как идеологизация литературы, если хотите - морализатортво на ее "счет", а это совсем не такая безобидная шутка, как кому-то кажется. Из приведенной цитаты еще не видно, что критик делает из "морали" главную составляющую литературы, но дальше это станет едва ли не основной целью. И как следствие, качество его рассуждений будет существенно "уронено".

Идем дальше. Колупаев, Биленкин, Дружков, снова немножко Гуревич и Булычев, Пискунов, Сергей Абрамов, рассказ которого рассматривают с сомнением "в этической стороне эксперимента". (Речь идет о переброске группы наблюдателей в Белорусские леса времен Отечественной войны.) И далее: "едва ли кто-нибудь позволил бы себе отправить молодых людей под реальные пули". Позволил бы, и позволяют. Как всегда позволяли. А чрезмерная "этическая" составляющая анализа оборачивается невнятным "прекраснодушием", которое в нашем любезно отечестве всегда было каким-то знаком официальщины, лжи и "украшательства". Так что не все выглядит тут в исполнении ВА убедительно.

"Женская" линия в фантастике - Ларионова, Журавлева, Громова и Юлия Иванова. Снова, уже даже с какой-то колокольной методичностью - "самое страшное, что может случиться с людьми: у них атрофировалась душа, в них нет любви, самоотверженности, взаимопонимания". Разумеется, это беда "общества, в котором при материальном изобилии отсутствуют высокие идеалы"... Я хорошо помню, что "теоретические" идеалы коммунистов той поры отлично маскировали реально существующие спецраспределители. И это знали все. Так что чрезмерное идеалистическое "понукание" становилось едва ли не прямым сотрудничеством с подловатой "властью", особенно если не вспоминать об этих спецраспределителях, и тем более, не "направлять" свои "нотации" в адрес этих самых властей тоже. А еще вернее, только в их-то адрес и следовало писать об "изобилии" и "сопутствующем" падении нравов. В стране, где средняя зарплата была в четыре раза ниже, чем средний "велфер" во всем остальном мире, иная позиция была просто "неактуальна".

Дальше с негодованием о Снегове. По ходу, почему-то fantasy называется разновидностью или даже вариантом "ближайшей родственницы" - кого бы вы думали? - "космической оперы". О том что это не так, спорить не будем, сейчас это очевидно. Возникает критическое негодование в адрес милитарной фантастики. Причем в те времена весьма редкий, но красивый и мужественный поджанр даже не определен. Снова "обругивается" действительно скверный рассказ Лапина "Первый шаг", ему противопоставлен Булычевский "Я вас первым обнаружил", и поворот к антиимпериалистическим "писаниям". "Сдвиг" Щербакова, довольно часто печатавшийся в те времена Юрьев. Вспоминается, что "молодежь больше всего привлекает приключенческий дух", и под эту марку весьма благосклонно растолковывается "Сын Розовой Медведицы" Чернова (как мне кажется, самый тупой опус той поры - прошу извинения у всех подряд, но другого "термина" просто не подберу). Конечно, еще немного о Крапивине. И все. Видимо, с приключениями покончено.

Глава десятая - "Фантастика - это не жанр, это способ думать". Разумеется, из "Стругачей". И про АБС (почти "ABC" нашей фантастики). "Страна багровых туч", с цитатами из воспоминаний АНС о том, как они с братом задумали повесть. Несколько слов о "Пути на Амальтею" и "Извне". Отмечаются утопические мотивы в "Стажерах", "Далекой радуге" и по-сути сборнике "Полдень. XXII век". (На всю жизнь запомнил, как меня лет четырнадцати "одарил" особенным "разбором полетов" какой-то старикашка, когда я в автобусе 167 маршрута, видимо, не уступил ему место, зачитавшись изданием "Полдня", более нигде мной не видимого - в "рамочке", как уже упоминавшаяся детгизовская БПП. Его претензия, конечно, касалась не того, что я "не уступил", а того, что именно я читаю. Вот были времена - за академичнейших АБС можно было в транспорте налететь на выволочку! Сейчас даже за "Плейбой" или водку из горлышка такого не услышишь.)

Серьезнейший разбор "Попытки к бегству". Несколько суровый вывод - "убежать от собственного времени, от выполнения своего долга человек не имет права, иначе он должен посчитать себя дезертиром". Какое-то немного "панфиловское" утверждение. Ныне, к счастью, многие полагают иначе. Ведь солдат, даже убегающих с поля боя после явного поражения, в других странах дезертирами не считают, особенно если с оружием в руках... Тем более это странновато слышать от "моралиста", прекрасно понимающего, что оценка отношений властей и простых солдат после "июньского просчета" величайшего генералиссимуса, "друга всех детей и физкультурников", но уж никак не этих самых солдат (многократно преданных как только "можно и нельзя"), должна быть как минимум осторожнее.

"Трудно быть богом". (Почему-то средневековье называется "варварством". Не знаю. Средневековье может быть названо "жестоким временем" или даже эпохой "антигуманизма", но настоящего "варварства" там не было - по своему это была очень эффективная и дисциплинированная система. Нам бы, при наших "цивилизациях", немного из того, ушедшего "варварства" - веры, например, преданности не только низших высшим, но и сюзерена своим подчиненным, или "наднациональности" бытия. Я бы не отказался.) Но в целом разбор ясный, достаточно откровенный - "приемлемо ли ... насильственное ускорение исторического процесса?" И еще - "это ... роман о крахе оторванных от действительности учений". Отвлечение на роман Давыдова "Я вернусь через тысячу лет", я его не знаю, но видимо содержание не намного лучше названия.

"Хищные вещи века", (разбор, что называется, "без экивоков") которые "не стали центральной книгой Стругацких, они в ней (в книге) несколько упростили объяснение происходящего, сведя его большей частью к зловредному изобилию". Хочется признать - и то хлеб, все-таки не постулируемая "потеря духовности" упоминавшейся тут Ивановой, а довольно "естественная" жизнь - новые наркотики, старая (по сути) война, геростратова "сладость" специфических "меценатов", покупающих произведения искусства, чтобы их разрушить, и конечно, предательство, "переход" на "противоположную" сторону. Нет, в самом деле, это уже неплохо - "переход", а не анемичная "потеря человеческой ценности".

"Понедельник начинается в субботу", отзыв на них в "Новом мире" и "Знамени" - удивительное единство "высоколобой" литературы с "низкопартийными" разносами. "Гадкие лебеди" (как мне кажется, один из самых пророческих и непонятых романов АБС) и "Хромая судьба". "Улитка на склоне" (сейчас трудно поверить, но полный текст я впервые прочитал на польском; просто потому, что купил в "Дружбе" - был тогда такой магазин книжек из стран социализма напротив "Москвы". А причина проста - у "них" печатали, а у "нас" и не надеялись. Вот ведь что творили цековские выродки!) В этом кусочке текста я встретил мастерское замечание ВА: "...передний план всегда выписан ясными, точными, реалистическими штрихами". Правильно, так АБС и делали - сначала графическая четкость, а дальше, за передним планом - умная размытость, нежнейшие лессировки, целенаправленная туманность. Этим они раздвинули наше представление о фантастике как о методе изображения едва ли не с Магеллановой надежностью одноименного пролива. Оказалось, что "так" можно попасть в "соседний" океан. Особенно это важно для пишуших, но и для всех остальных понимать эту штуку небесполезно. Для меня это замечание оправдало даже ошибку критика, увидевшего в Лесе "природу", а не расшифрованный самими БНС символ "будущего".

"Сказка о тройке", убеждение, что именно она "не прошла для авторов даром", хотя я все-таки убежден, что АБС давно "напрашивались", и последующее "глубокое" замалчивание получили, так сказать, по "сумме заслуг". "Отель "У погибшего альпиниста" почему-то назван "непритязательным, изящным водевилем". Кажется, первая у нас довольно жесткая, убедительная во всех планах вещь, показывающая нашу, чисто человеческую агрессивность против космоса, и... такое "непритязательное" опеределение. "Малыш", о котором лишь упоминается. И наконец, "Пикник на обочине".

Взгляд натыкается на определения: "Зона, никакая - ни хорошая, ни плохая." И дальше: "Появление мародеров-сталкеров свидетельствует о том, что человеческое общество еще не готово занять свое место в ефремовском Великом Кольце..." Насчет того, что "никакая", пожалуй, можно поспорить - катастрофа не может быть "никакой". Тем более такая катастрофа! А вот то, что человечество "не готово" где-то там что-то занять - уже "взаправдашняя" ошибка. Причем немалая. Потому, что однозначно свидетельствует - как бы уважаемый критик не ругал коммунистические утопии, того он не хочет признать, что человечество и не должно занимать некий сектор на любом Кольце. Это вообще не его дело. Природа человека неизменна, она самоценна, она богоданна. И нам ни за что не следует подгонять ее к какому-то Кольцу, гадая, "готовы" мы или "нет ишо".

Мы обязаны жить, и "проходить" свой урок, данный нам в наших условиях. А не "готовиться" и что-то кому-то доказывать... Доказывают лишь те, кто не уверен, что он достоин уважения таким, каков есть. А эти люди мне, например, в принципе не интересны.

В этот-то момент мне и начинает казаться, что ВА сделал ту же ошибку, что и Рэд Шухарт, погнавший Артура в непроходимую, смертельную ловушку, полагая, что избавляется "просто" от одного из "мажоров". И тем загубив человека гораздо лучше, чем являлся он сам, "спалив" того самого паренька, который и провозгласил: "Счастья для всех!.. Даром!.." Только ВА "подставил" не Артура, а приключение, которое, собственно, существует под тем же (или почти под тем же) девизом. И следует признать, в отличии от сталкера, уважаемый ВА не осознал своей ошибки, не сумел, не "дошел", не заработал это понимание. Повторяю, к моему глубочайшему сожалению.

"Обитаемый остров". Критик замечает, что Максим Кеммерер "нередко ошибается", "влюбляется в местную девушку, словно родной брат Руматы"... Не понимаю, почему любовь и "ошибка" идут через запятую. Скорее, это заслуга, мог бы и не влюбляться, а "так как-нибудь" обойтись, ведь белые колонизаторы тоже считали "эмоциональную" любовь к черным или "азиаткам" чем-то нездоровым, неприемлемым для белого "сагиба". Расшифровка дается совсем уж "нечуткая": "Причины (ошибок и "любовей" - НБ) здесь чисто литературные - и великим не убежать от расхожих сюжетных обязанностей." Ой ли? А может быть, дело не в "чисто литературных" "завлекаловках", как думает ВА, а в том почти неопределимом свойстве, которое с некоторых пор называется "человеческим фактором"? И что является, по сути, проявлением нашей природы, наших главных свойств, которые и должна выяснять литература, для показа которых она и существует? И чего почти никогда не бывает в тексте, если герой является лишь некоторой функцией, пусть даже и скроенной с самыми "лучшими" намереньями, например, как иллюстрация какого-нибудь "гумманизма", что к сожалению, у шестидесятников в конце-концов и произошло? Даже у тех, кто этого не очень и хотел?

Дальше. "Парень из преисподней", ну, тут все понятно. Война - всегда зло, причем любая. На том стоит шестидесятничество и стоять будет. (Кстати, в практике этого постулата не проведено даже различия между армией и войной. Не эта ли неразработанность мнения о войне дала нам в итоге ту армию, которую мы имеем, а не ту, которую мы в действительности заслужили, хотя бы теми деньгами, которые за последние тридцать лет скормили на внешнюю оборону?)

"За миллиард лет до конца света". Почти сразу - "Жук в муравейнике". И так же "быстренько" - "Волны гасят ветер". С рассуждением о добре. очень важным. Вот оно: "- Добро всегда есть добро, - сказала Ася с напором./ - Ты прекрасно знаешь, что это не так..." (стр. 282) Ключевая цитата, кажется, но она каким-то образом под пером уважаемого критика переходит в свою противоположность - в рассуждение о несмешиваемости, непроницаемости "брандмауэра" между злом и добром, о том, что элита, "авангард" обязаны "из всех возможных решений выбирать самое доброе"... Еще он пишет: "О том, что такая мораль сработала бы в наши дни, и говорить нечего..."

Господи, неужели весь корпус НЕОКРИТИЧЕСКОЙ литературы прошел в Россию стороной? Неужели не ясно, что именно "благими намереньями вымощена дорога"?.. Сами знаете куда. И что очень редко кто-то хочет зла в чистом виде. А все негодяйства мира и подлость этих самых "элит" начинаются с очень "хороших", по-нашему, по-человечески очень "добрых" пожеланий и целей!

По-моему, это один из самых точных и эффектных моментов того, как отвлечение ВА от подлинной сути литературы, от того, что он считает "не особо" заслуживающим рассмотрения, "приключением", "неестественно-игровой" природой фантастики, "беллетрестическим трафаретом", в конечном итоге привело его к ригористически-умозрительной доктрине, к жесткой, по сути банальной идеологической схеме, которую даже рассматривать всерьез не хочется. Столько о ней уже проговорено, и даже самим уважаемым критиком. Только тогда она называлась "тоталитарной доктриной", ни много ни мало. А ведь как жаль, как жаль...

Дальше попытка рассмотреть диллему "добра-необходимого зла" на повести Прашкевича "Другой", и вывод о справедливости отказа "настоящего героя" от состояния "сверхсознания", потому что у него может возникнуть представление о других людях, как о "быдле". (Вообще-то, из приведенного примера этот вывод плохо "вытекает", и уж почти совсем не "вытекает" из романа АБС, но... Кажется, попытка подогнать примеры под доктрину сказывается уже и на литературной технике критика, на его системе доказательств.) Хотя и вовсе не обязательно, что возникнет. Скороговоркой "Град обреченный", упоминание пьесы "Жиды города Питера", и вывод: "... их (братьев Стругацких - НБ) целью было воспитание... человека в человеке".

И все-таки, снова, в который раз, хочется спросить уважаемого критика. Почему он так-то накидывается на этот, наш, существующий мир? Его не устраивает та мера добра, которая реально присутствует в нас? Он полагает, что будь мир добрее, будь в нем больше осмысленности, он стал бы лучше? А так ли это? Разве не ясно из рассмотрения тех же утопий, которым посвящены предыдущие главы этого же труда, что "большей меры" этой самой "Доброты и Благородства", может быть, просто не бывает? И "добавляя" этой самой доброты, мы поневоле смещаемся в темную часть спектра человеческой истории, как это уже получилось с коммунистами, с нацистами (тоже ведь добра хотели, только не "своему" классу, а всей нации), как происходит со многими "толсто-буржуазными" государствами, обеспечившими своих граждан таким количеством "благосостояний", что уже и высокоспециализированных работников они вынуждены заказывать из-за рубежа? Нет, в самом-то деле, а чего учить какие-то математики, медицину или инженерию, если вся жизнь и так пройдет по расписанию, и отнюдь не бедно?

Глава предпоследняя называется "Нуль-литература". В ней приведены материалы знаменитого противостояния шестидесятников (и некоторых примыкающих к ним авторов) и "ефремовцев", которые согласно ВА писали "нуль-литературу". Эту (стр. 288) "вязкую тину, затянувшую мозги миллионам читателей" уважаемый критик проводит от сочинений "шовинистически-мистического толка". (Снова не согласен, при чему тут мистицизм? Мистические романы, или "страшилки" имеют стариннейшие, благороднейшие корни; стоит ли на них так вот походя навешивать "ярлык"?) По мнению ВА, для торжества этой литературы "был загублен 25-томник "Библиотеки Фантастики", поскольку "процентов девяносто нашей фантастики проходило по данной разнарядке (имеется в виду НЛ - НБ)" Тоже не уверен. Не понимаю, почему БФ, задолго до последних изданий имеющая если не откровенно слабые, то явно необязательные тома, "погибла" лишь в конце своего пути? И при чем тут разнарядка? Тогда все книги писались по разнарядкам, печатная судьба произведений решалась задолго до того, как автор ставил первую кляксу на первом листе рукописи.

Критик проводит параллель между фантастикой "ближнего прицела", постулаты которой были сформулированы Дорфманом еще в 1928, и более "развернуто" в статье С. Иванова, опубликованной в "ОКТЯБРЕ" 1/1950, и собственно НЛ. Суть такого "прицела" в том, что главной целью НФ повестей и рассказов являются "химизация полевого участка", "полезащитные лесные полосы" и прочее в том же духе. Дальше ВА сетует на то, "с каким пафосом большая группа писателей ухватилась за установки (предложенные в этих статьях - НБ)", и замечает, что этих произведений "соревнующихся по пустоте и блеклости" не смогла одолеть никакая критика. Приводятся сюжеты N 1 про земной звездолет (Слепынин "Тини, где ты?", Мирер "Обсидиановый нож", Виктор Савченко "Происшествий нет", Де-Спиллер "Шестикрылые осы", Михановкий "Шаги в бесконечность", Ю. Никитин с дебютным сборником "Человек, изменивший мир", А. и С. Абрамовы "Хождение за три мира"), N 2 про прилетевших к нам инопланетян (Грешнов "Гарсон", Корчагин "Астийский эдельвейс"), N 3 про разные видения (Щербаков "Болид над озером", Грешнов "Сны над Байкалом", Шашурин "Печерный день", Клименко "Отчего бывает радуга"). Энциклопедией НЛ названа повесть Сергеева "Завещание каменного века". Снова Щербаков "Семь стихий", "Чаша бурь". Марк Ланской "Битые козыри". Упоминается о знаменитом сборнике повестей "Роман-газеты", кажется, самом массовом одноразовом издании того времени во всем мире. Михановский "Эла" и Гуляковский "Шорох прибоя". И жалость, что столько печатной мощности "уплыло" в НЛ, в "искусство для искусства", а не в знакомую шестидесятническую "идейную или художественную функцию" (стр. 310).

И нигде даже ни малейшего сомнения, что весь этот выплеск фантазирования действительно не самого лучшего качества произошел по какой-то другой причине, чем по "разнарядке". И нет ни малейшего желания осознать, что почти вся команда "гумманистических" шестидесятников потому и упустила инициативу, что слишком жестко "задала" себе эти самые "идейные и художественные" функции, и потому быстро устала от них, и почти так же быстро утомила читателей.

Нет, не полностью, конечно. "Стругачей" читали и переписывали от руки, ксерили на недоступных тогда "Эрах" и пробовали распечатать на еще более редких госниковских принтерах, предварительно "набив" на "Изотах" калибром пять с четвертью дюйма. Остервенело охотились за Булычевым. Почти то же происходило и с единичными по сути публикациями западных авторов (Хайнлайновские "Пасынки Вселенной" из "Вокруг Света" я видел в пяти разных вариантах самопального воспроизведения). Но в целом, в общем... действительно печатали только то, что уважаемый ВА называет НЛ.

Кстати, особому рассмотрению, конечно, должно подлежать отношение шестидесятников в западной фанатастике, современной им. Проблема эта и проста, и в то же время - доказательна для их "позиции" с совершенно ошеломляющей силой. Простота заключается в том, что они не "увидели"... практически ничего из того, что в то время набирало силу - "ненормативное" мистическое приключение, разумеется, в "специальном триллерном" исполнении, космическую оперу (эксперименты Кларка и бессмертные "Звездные войны"), фентези (конец 60-х - первичный расцвет жанра, когда впервые стало ясно, что целое издательство может выжить, занимаясь только фентези, я имею в виду DAW Books), они "пропустили" и "сиквельную" доработку классики, ту самую, которая в силу специфики почти целиком относится к "событийному", приключенческому по духу "расширению" известных текстов (я имею в виду продолжения Конанианы де Кампом, Лином Картером и Карлом Вагнером, или знаменитые и не очень "перепевы" Уэллсовской "Войны миров" - из которых хочу особо отметить на удивление яркий "приквел" Приста "Машина пространства"). Мистического триллера у нас как не было, так и нет (не считать же таковой "Дикую охоту короля Стаха", которая и не мистика вовсе), из "настоящей" космической оперы той поры я сумел вспомнить только повести Павлова, фентези, слава Богу, появилось, но не благодаря, а вопреки шестидесятникам и на два десятилетия (как минимум) позже, чем следовало, а сиквелами (как и "приквелами" всех мастей) у нас тоже не особенно "балуются", все больше переводят их, вместо того, чтобы писать по-русски (впрочем, на Уэллса я помню одно "наше" продолжение, но прошедшее стороной и никак не отмеченное даже ведущими нашими теоретиками).

Но вернемся к "ПУ". Я убежден, что просто ради интереса, хотя бы из чисто академической смелости автору следовало бы задать вопрос - а не в том ли дело во всех этих "проскоках", что пресловутая "идейность" уже не работала так, как того хотелось бы почтенным мэтрам шестидесятых? И может быть, у публики созревал некий более "низменный" интерес к тексту, возникло и уже не "терялось" внимание к приключению как к одной из ключевых (если вообще не главной) "фантастических" ценностей? Ведь не просто так "народ" почти "на ура", без малейшей подготовки воспринял довольно сложные для шестидесятников романы Толкина? Не просто так С. Ярославцев (не просто мэтр из мэтров, а прямо-таки знамя нашей фантастики) написал и опубликовал (правда уже в 1988) чисто "беллетристический" роман "Экспедиция в преисподнюю"? Не просто так "пошло-поехало" по западным переводам в конце восьмидесятых, едва разрешили "кооперативные" издания? Нет, на эти вопросы уважаемый критик ответа не дает. Он переходит как раз к затронутому периоду времени, но... С гримасой, от которой даже такому восторженному читателю, как я, становится не по себе. Это уже даже не "бой" с нуль-литературой, это... выглядит как попытка очень здорового человека говорить о каком-то мерзопакостном извращении. Вот только... если это не считают извращением многие и многие читатели, совсем с неплохим вкусом и опытом, с весьма развитыми потребностями и ценностными ориентирами, то... может, это и не извращение совсем?

Итак, глава последняя с "многоговорящим" названием "Страшен сон, да милостив Бог". Опять фантастика должна помочь читателям "стать полноценными, гармонично развитыми людьми" (стр. 312). Снова "...поиск пути - это священный долг фантастики и оправдание ее существования. Может быть, единственое. И я буду настаивать - ради этого и писал книгу: необходимо вернуться к опыту шестидесятников, иначе фантастике грозит участь снова превратиться в литературу второго сорта, предназначенную для умственно отсталых взрослых..." (стр. 313). Доказательства такие.

"Задержавшиеся" произведения, написанные в 80-х, но опубликованные позже, отметены в сторону, критик понимает, что они - не материал. Упоминание "Конструкции" Бородыни, с убийственным выводом: "Книга написана как раз для того, чтобы отключить разум". Перечислением Смирнов, Бачило, Тесленко, Роньшин. Немного особняком - Ч. Айтматов (который, по-моему, никакой не фантаст, что он многократно "доказывал" ходульно-беспомощным привлечением "соответствующего" материала). Почему-то, "Невозвращенец" Кабакова. Лазарчук "Жестяной бор" и "Там вдали, за рекой". Отмечается признание автором ситуации, когда "высочайшие достижения науки приводят прямым ходом к дикости". Образцом "чернухи" называется также "Не успеть" Рыбакова. Потом с достаточно "приподнятой" оценкой о В. Кузьменко. "Древо жизни" и "Гонки с дьяволом" отнесены к утопии, хотя, скорее всего, зря. (Насколько я помню эти довольно беспомощные романы, они имеют отношения скорее к дистопии, или даже к уже обруганной ВА "чернухе", только с некоторыми широкими обобщениям, не более.) Юрьев "Человек под копирку". Войнович "Москва 2042", отмечена "сильная" привязка к общей политической ситуации времен ее написания (кажется, 1986), в целом роман назван поверхностным (с чем я согласен). Несколько пассажей об альтернативной истории, что "объяснено", разумеется, на примере "Человека в высоком замке" Ф. Дика. Потом упомянуты "Тихий ангел пролетел" С. Абрамова (если я правильно понял автора, весьма фашиствующая штучка, хотя бы потому, что отрицается существование концлагерей в гитлеровской Германии). "Остров Крым" Аксенова. Тематически связанный с Аксеновским текстом роман "Река Хронос" Кира Булычева. Скачок к рассмотрению облика вождей, по тексту "Давние потери" Рыбакова. Потом "Времена негодяев" Геворкяна. Последнего упрекают за описание рыцарских турниров, призывают к описанию "истинно человеческих чувств". Делается "слегка" ошеломляющий вывод: "А поединки... Все равно сэра Вальтера Скотта не перещеголять, сколько ни старайтесь". (Поединки у сэра Вальтера, как раз, не самое сильное место, есть уже немало авторов, которые перещеголяли. Да и вообще, что это за позиция - классик заведомо сильнее? Если так думать, то после Гомера, наверное, вообще ни одного текста писать не следовало...)

Тут же приводится не менее странное утверждение: "Серьезными учеными доказано однозначно, что ясновидение, телепатия, астрология, черная и белая магия, спиритизм, тайные секты - звенья одной цепи, цепи тоталитаризма". Даже не знаю, как к этому отнестись... Во-первых, если "серьезные ученые" взяты из коммунистического багажа, то... тогда понятно. Но неубедительно. Если брать сколько-нибудь фактическую основу - тогда это утверждение просто не соответствует действительности. Именно тоталитарные коммунистические "ученые" считали, что ничего этого нет, просто потому, что быть не может... Но в данном случае удручает другое - что это пишет именно фантаст. Которому по роду занятия полагалось бы иметь незашоренное виденье, откровенный, "любопытный" взгляд. А он вместо этого повторяет обветшалые цековские догматы...

Этот кусочек, помимо мелких "невзгод", прямым образом вступает в противоречие с названием главы. Я это почувствовал, но не мог объяснить еще в чем дело. Почему такое вот "печальное" название проиллюстрировано такими уважаемыми литераторами, как Войнович, Аксенов, Булычев. Ан нет, название соответствует, потому что критик (наконец-то) переходит к фентези. И тут он уже перо не сдерживает. "Осадок, который выпадает после выпаривания большинства наших "фэнтези", ничем не отличается от осадка, остающегося после "нуль-литературы". "Пустое место". "Пустое плетение словес". Обратное направление, конечно, тоже указано, им полагается считать "так называемую некоммерческую, то есть хорошую литературу" (стр. 339). Генезис выведен (что труда не составляет): "Бесконечные тома Гаррисона, Желязны, Нортон, Муркока и прочих мэтров и подмастерьев отодвинули на второй план действительно выдающихся писателей, на которых мы долгое время молились - Брэдбери, Шекли, Саймака, Азимова..." И это уже откровенно плохо. Хотя бы потому (во-первых), что между этими авторами нет воображенной ВА стены - Азимов любил Желязны, а Муркок признавался, что чувствовал себя польщенным, когда кто-то из критиков (не наших) провел параллель между ним и Саймаком. Великолепный разказчик и шутник Шекли не скрывал, что охотно читает Гариссона, а Нортон не раз признавалась в тайном почтении к Брэдбери. Это одна команда, одна "шайка-лейка". (А во-вторых, мне не нравится, когда молиться предлагается на людей. Этого никогда не стоит делать, потому что из этого проистекает множество ошибок. Тоталитаризм, например, с которым так воодушевленно борется уважаемый критик. Но на этом я уже не настаиваю, потому и пишу в скобках. Чтобы это понимать, следует быть верующим человеком, а это не всем дано, и уж тем более сложно для ортодоксальных шестидесятников).

"Волкодав" Семеновой, представленный как противовес множеству других текстов, которые "воспитывают... жестокость... бездушие... бесчеловечность". Доказательство в том, что главный герой Семеновой добр и справедлив. А еще уважаемому критику понравился юмор Семеновой, главное выражение которого он увидел в летучей мыши, являющейся "защитником" самого Волкодава. Следом за рассмотрением Семеновой ВА атакует "Трое из Лесу" Никитина. И тут уж пощады автору нет. В оценке упомянуты "Гиперборей" и двухтомный "Святой Грааль". Далее речь идет о "Там, где нас нет" Успенского, затронут "Железный зверь" Сергея Иванова. В заключение делается вывод: "Мои слова, конечно, не означают, что все без исключения писания в стиле "фэнтези"... безнадежны". Как иллюстрация приведены "Волшебная лампа генсека" и "Фюрер нижнего мира" Тюрина. Правда высказаны сетования, что в соотвествии с "фэнтези" вторую часть дилогии "заволокло пылью (?) многостраничных поединков и сражений", но в целом утверждается, что "мудрая сказка как раз окажется наиболее подходящим жанром в этом перевернутом мире, чтобы, повторю еще раз, возродить те ценности, за которые некогда сражались витязи-шестидесятники и которые не обесценились, не потерялись".

Вот и все. Вся книга. Еще раз - потрясающе интересная. И не только своими достижениями, но и своими промахами, неточностями и даже прямыми ошибками. Примеры которых я пытался по мере их нарастания в нарастающей же манере показать.

И вот что остается после осмысления всего предложенного критиком материала. Утопия, по-крайней мере, в том виде, в каком ее представил уважаемый ВА, действительно - главная "страшилка" нашей "совковой" литературы, особенно, применительно к нашей истории. И действительно, она - важнейший перекресток в нашей идеологии. Также следует признать, что она "решается" главным образом средствами фантастики, и "решалась" довольно успешно (причем в "обе" идеологические стороны - как "за", так и "против"), когда это было необходимо. Но...

Получилось так, что, начиная с какого-то момента, фантастика становится не идеологическим полем сражения, а направлением гумманитарного "представления", описания, "портретирования" человека, где идеология - может быть двадцатая, а может и сороковая "составляющая" всего ряда. И подход к фантастике с позиции этой самой "утопичности", или даже "утопического морализаторства", а тем более "обуженной" "идеологической заданности" - неправилен. По материалам того же ВАР, с наибольшей очевидностью, перелом произошел примерно в середине шестидесятых, в произведениях Ефремова. Когда этот несомненный "утопист" вдруг стал интересен читателям своими романами совсем не как писатель утопий, а именно как приключенец. Хотя и в статьях критиков и в своих признаниях постулировал совсем другой, противоположный взгляд на свои произведения.

С этой точки зрения название пресловутой "школы Ефремова" было подобрано снайперски точно - ребята из этой "школы" (хотя в большинстве своем они писали на удивление бездумно и плохо) решили "порезвиться" именно в сюжете, отдавая "идеологии" лишь самую минимальную "подать". И порезвились. Да так, что перехватили инициативу у самих шестидесятников, которые при всем своем уме и образованности даже не до конца поняли, почему и как это произошло. А получилось это потому, что именно шестидесятники всерьез продолжали относить фантастику к "утопии". В первую очередь к "утопии", уже потом замечая (делая "скидку") сюжетное измерение текста, его развлекательность, приключение как таковое. А утопия потому-то и "глупа", что она в силу заданности исключает приключение, стараясь поддерживать "статус кво" господствующей модели общества, противоположна приключению, собственно говоря, и создана, изобретена именно для того, чтобы никакого "приключения" даже мелкого, даже как бы и "разрешенного" власть предержащими - не было. И крах литературной утопии - сокрушительный и окончательный - прямое доказательство тому, что без приключения, без сюжета как такового фантастического текста не бывает. (А может быть, не бывает никакого сколько-нибудь ценного текста вообще).

Сюжет, действие, приключение - основа фантастики. По сути, тот язык, которым говорит фантастика. И попытка утвердить обратное - значит не просто ошибаться, принимать желаемое (или заданное) за действительное, не просто заблуждаться, а именно означает "падение" в утопию, которая, как доказано ВА (частично даже помимо его воли), есть обман, который никому не нужен.

Ошибки в непонимании значения приключения отрицательно сказались и на методологии уважаемого критика, на его оценке конкретных произведений, на его определениях поджанров фантастики, на его рабочем "кодексе" законов, действующих в этом поле литературы. И чем дальше ВА уходил от знакомой ему, устоявшейся в его координатах системы, тем больше и больше он впадал в заблуждения, пока заблуждения эти не сделались уже необратимыми. Это произошло, например, в его оценке фентези, в его неприятии "мистического" элемента в фантастике, в его прямом неуважении к ряду первостатейных западных авторов, "виновных" всего лишь в том, что они работали на другую, не идеологизированную, развлекательную парадигму литературы.

Какой же следует сделать вывод нам, литераторам конца 90-х, и скорее всего, уже следующего десятилетия? А очень простой. Нужно помнить, что приключение важно самом по себе, как сама по себе важна жизнь. Что приключение и есть, может быть, жизнь, и что прежде всего в этом мире следует... жить. Писать, как это полагает правильным читатель, потому что именно он - главная "парадигма". Что читателя не нужно "воспитывать", что он не глупее литераторов, а просто у него немного "недопроявленные" заботы, которые мы и должны "находить" своими книгами, предлагая ему их, конечно, не в "лобовом", "таранном" исполнении, а посредством художественной литературы.

И тогда никакая фантастика, даже самая "мистическая" и "фентезийная", в противовес мнению уважаемого Всеволода Александровича Ревича, не будет "литературой второго сорта", а будет всегда "первой". Потому что будет - интересной, и всегда останется востребованной. Разумеется, не так, как были востребованы в свое время утопии - начальством, и не так, как пытались построить свои доктрины шестидесятники, а так, как полагается - "по жизни". Когда не жизнь подгоняется под теорию, а теории выводятся из жизни. И если они не нужны этой жизни, то их забывают. В крайнем случае, они остаются интересны только теоретикам, вот как мне сейчас - как совершенно необязательный предмет. То есть, именно как утопия.

А фантастическая литература все-таки немного больше, чем утопия, чем доктрина или иллюзия какого-то "правильного" миропорядка. Иначе не было бы новых "сортов" и жанров текста, не было бы открытий, иначе мы действительно никуда не развивались бы. Но ведь множится "древо" литературы, и случаются "выдающиеся" книги, за которыми хочется следовать, и развивается наша фантастика едва ли не на глазах. А значит - фантастика не только утопия. Иначе бы "это" и впрямь - не читали. Но ведь читают... Все-таки читают! &

Н. Басов
6 марта 1999